3. СТИМФАЛИЙСКИЕ ПТИЦЫ

Люди в лохмотьях вошли во дворец Эврисфея:
Женщина, к впалой груди прижимавшая сына,
Девочка лет десяти, обожжённая солнцем,
Двое мужей и горбатый, измученный старец.
Царские слуги открыли огромные двери;
Робко войдя, пред властителем люди склонились.
«У Стимфалийского озера годы прожил я
В тихом спокойном селенье, с детьми и женою,» -
Начал старик, поднимая костлявую руку. -
«В юности старший мой мальчик погиб на охоте;
Вскоре Танат мрачнодумный похитил супругу.
Трёх дочерей я растил, как богини, прекрасных;
Старшая с мужем уехала в город из дома,
Младшую девочкой в рабство продали пираты,
Средняя с маленьким сыном осталась в селенье.
Жили мы тихо, в глуши, никому не мешали...
Несколько лет пробежало. И ночью однажды
Я пробудился от звона и грохота меди;
Выглянул я из окна - что же взору предстало?!
Люди метались по улицам тёмным во мраке;
Скорчился умерший на окровавленном камне -

Кожа изодрана в клочья, пустые глазницы,
Череп пробит, пряди чёрные слиплись от крови,
Вырваны руки истерзанные из предплечий...
Даже пираты не смеют содеять такое!
Выскочил внук мой во двор, громко плача от страха;
Чёрное что-то спикировало, словно камень,
Хрупкое тельце схватило кривыми когтями
И унесло его к тучам, в лиловое небо.
Бросились в ужасе дочь моя с зятем из дома,
Дико крича, на богов призывая проклятья.
Видел я, как мою дочь разорвали на части;
Зять же исчез, и о нём ничего неизвестно.
Вскоре приехала в гости в селенье с семьёю
Старшая дочь. Её муж был умён и заботлив;
Ласково младшего сына она целовала,
Старший с сестрою играл в свои детские игры.

Я рассказал им о гибели дочери средней,
Но не успели они из селенья уехать:
Снова напали убийцы из мрака той ночью...
Хищные медные птицы то были, властитель!
В грудь моей дочери перья, как стрелы, вонзились,
И опустилась на землю она, тихо вскрикнув;
Мёртвых детей утащили чудовища в гнёзда.
Зять, не колеблясь, пронзил своё тело кинжалом
И, умирая, шептал имена моих внуков,
Ибо любил он семью больше собственной жизни.
В мире теперь я живу, как в пустыне безлюдной...» -
И зарыдал он, глаза прикрывая ладонью,
Заново полузабытую боль ощущая.
Царь Эврисфей речью старца до слёз был растроган;
Он посочувствовал искренне горю людскому,
Пылко воскликнул, порывом внезапным охвачен:
«Есть один раб у меня в услуженье - сын Зевса,
Он наделён сверхъестественной, страшною силой;
Как воробьёв, перебьёт он чудовищ из лука.»
Сзади послышался грохот пугающий меди;
Люди, бледнея от страха, туда посмотрели...
Глядя в упор на царя гипнотическим взглядом,
Арес стоял там с кинжалом и в медных доспехах.
Вдруг засмеялся он, грубо крича Эврисфею:
«Ты, добросовестный царь с добродетельным сердцем!
Птицы - мои. Я - законный владелец красавиц
И убивать их, царёк, никому не позволю,
Как бы людишки ничтожные ни исхитрялись;
Трупом считайте того, кто решится на это!»
Гордо взглянул Эврисфей на жестокого бога.
«Хоть муравьями ты нас называй, злобный Арес,
Но не позволю я птицам губить моих граждан!»
«Ладно. Но тот, кто убьёт милых медных красавиц,
После сразится со мною самим в поединке!»
Арес исчез. А правитель послал за Гераклом.

Капли росы золотистой сверкают на листьях,
Лёгкою дымкой подёрнуто чистое небо;
Солнце горит на востоке, как факел гигантский;
Юный Зефир заставляет шептаться деревья,
К роще от рощи летит тихий ласковый шелест;
С белым все краски смешал неизвестный художник,
Не на холсте рисовавший рассвет, а в природе.
Дремлют ветра-Эолиды, уставшие за ночь;
Смело и радостно птицы щебечут о чём-то;
Вдаль убегают, журча беззаботно, речушки,
Бьющие волны о берег, поросший травою.
Вьётся тропинка меж толстых стволов молчаливых,
То выбегает в широкие, вольные степи,
То по утёсам бежит над отвесной скалою,
Сбросить Геракла грозя в чернодонную бездну.
Вот и село, о котором рассказывал старец.
Залиты кровью дороги; обглоданы трупы,
Между домами гниющие в лужах кровавых;
А на деревьях растут изумрудные листья,
Только питаются корни не влагой, а кровью.
Вдруг из-за хижины выбежал маленький мальчик;
Дал он ручонку Гераклу, доверчиво глядя,
И торопливо повёл по селенью героя.
Шли они к озеру долго по улицам тихим;
Знаками мальчик молчать попросил сына Зевса.

Озера берег безлюдный вдали показался.
Палицу поднял Алкид и пошёл чуть быстрее...
Птицы дремали в огромных постройках из камня,
Хижины напоминавших по внешнему виду;
Медными перьями крылья чудовищ покрыты,
Клювы и когти - из бронзы, змеиные жала;
Понял Алкид, что убить их стрелой невозможно,
Если не сбросят они свои острые перья.
Как это сделать заставить чудовищ Арея?

С шумом на землю упали два звонких тимпана,
Сброшенных мудрой Афиной с вершины Олимпа.
Понял герой, кто послал ему эти тимпаны,
И догадался, что нужно ему с ними делать.
Медные птицы проснулись от резкого звона
И закружились над озером стаей громадной.
Сбросило несколько перьев одно из чудовищ -
Мальчик упал, захлебнувшись потоками крови.
Выстрелил сын Громовержца - и мёртвая птица
Прямо на жертву обрушилась, крылья раскинув.
Стали чудовища перья бросать на Геракла;
Стрелами он поражал их легко и умело,
Словно обычный охотник, стреляющий метко.
Падали с неба на юношу острые перья...
Шкура Немейского льва была твёрже, чем камень.

Арес стоял за кустами и видел всё это.
Крепко сжимал он в руке рукоятку кинжала,
Кару богов призывая на голову брата...
Тихие вдруг он услышал шаги за спиною
И обернулся, охвачен неистовым гневом.
Юный Гермес улыбался по-детски невинно.
«Здравствуй!» - «Что надо, Гермес?» - прорычал злобный Арес.
«Зевс приказал не вступать в поединок с Гераклом.
Если, сказал он, посмеет ослушаться Арес,
Свергну его я с Олимпа, и станет он смертным.»
Арес задумался, глядя в бездонное небо.
«Ладно,» - сказал он, - «Гермес, на Олимп возвращайся.
Зевс не давал ещё миру пустых обещаний...»
С криками гнёзда покинув, последние птицы
В небо взвились и к Эвксинскому понту помчались,
Аргос покинув навеки. Алкид, улыбаясь,
В небо глядел - провожал меднокрылых беглянок.
...Арес смотрел на него ненавидящим взглядом.